вторник, 17 декабря 2013 г.

"Венеция умирает, Венеция опустела..."

       
Был светлый апрельский день. По широкой лагуне, отделяющей Венецию от полосы наносного морского песку, называемой Лидо, скользила острогрудая гондола, мерно покачиваясь при каждом толчке падавшего на длинное весло гондольера. Под низенькою ее крышей, на мягких кожаных подушках, сидели Елена и Инсаров.
Черты лица Елены не много изменились со дня ее отъезда из Москвы, но выражение их стало другое: оно было обдуманнее и строже, и глаза глядели смелее. Все ее тело расцвело, и волосы, казалось, пышнее и гуще лежали вдоль белого лба и свежих щек. В одних только губах, когда она не улыбалась, сказывалось едва заметною складкой присутствие тайной, постоянной заботы. У Инсарова, напротив, выражение лица осталось то же, но черты его жестоко изменились. Он похудел, постарел, побледнел, сгорбился; он почти беспрестанно кашлял коротким, сухим кашлем, и впалые глаза его блестели странным блеском. На пути из России Инсаров пролежал почти два месяца больной в Вене и только в конце марта приехал с женой в Венецию: он оттуда надеялся пробраться через Зару в Сербию, в Болгарию; другие пути ему были закрыты. Война уже кипела на Дунае; Англия и Франция объявили России войну, все славянские земли волновались и готовились к восстанию.
Гондола пристала к внутреннему краю Лидо. Елена и Инсаров отправились по узкой песчаной дорожке, обсаженной чахоточными деревцами (их каждый год сажают, и они умирают каждый год), на внешний край Лидо, к морю.
Они пошли по берегу. Адриатика катила перед ними свои мутно-синие волны; они пенились, шипели, набегали и, скатываясь назад, оставляли на песке мелкие раковины и обрывки морских трав.
- Какое унылое место! - заметила Елена. -  Я боюсь, не слишком ли здесь холодно для тебя; но я догадываюсь, зачем ты хотел сюда приехать.
- Холодно! -- возразил с быстрою, но горькою усмешкой Инсаров. -- Хорош я буду солдат, коли мне холоду бояться. А приехал я сюда... я тебе скажу зачем. Я гляжу на это море, и мне кажется, что отсюда ближе до моей родины. Ведь она там, -- прибавил он, протянув руку на восток. -- Вот и ветер оттуда тянет.
- Не пригонит ли этот ветер тот корабль, который ты ждешь? -- сказала Елена. -- Вон белеет парус, уж не он ли это?
Инсаров посмотрел в морскую даль, куда показывала ему Елена.
- Рендич обещался через неделю все вам устроить, -- заметил он. -- На него, кажется, положиться можно... Слышала ты, Елена, -- прибавил он с внезапным одушевлением, -- говорят, бедные далматские рыбаки пожертвовали своими свинчатками, -- ты знаешь, этими тяжестями, от которых невода на дно опускаются, -- на пули! Денег у них не было, они только и живут что рыбною ловлей; но они с радостию отдали свое последнее достояние и голодают теперь. Что за народ!
- Aufgepasst! {Берегись! (нем.).} -- крикнул сзади их надменный голос. Раздался глухой топот лошадиных копыт, и австрийский офицер, в короткой серой тюнике и зеленом картузе, проскакал мимо их... Они едва успели посторониться.

Инсаров мрачно посмотрел ему вслед.

-- Он не виноват, -- промолвила Елена, -- ты знаешь, у них здесь нет другого места, чтобы наезжать лошадей.

-- Он не виноват, -- возразил Инсаров, -- да кровь он мне расшевелил своим криком, своими усами, своим картузом, всей своей наружностью. Вернемся.

-- Вернемся, Дмитрий. Притом здесь в самом деле дует. Ты не поберегся после твоей московской болезни и поплатился за это в Вене. Надо теперь быть осторожнее.

Инсаров промолчал, только прежняя горькая усмешка скользнула по его губам.

-- Хочешь, -- продолжала Елена, -- покатаемся по Canal Grande {Большому каналу (итал.).}. Ведь, мы, с тех пор как здесь, хорошенько не видели Венеции. А вечером поедем в театр: у меня есть два билета на ложу. Говорят, новую оперу дают. Хочешь, мы нынешний день отдадим друг другу, позабудем о политике, о войне, обо всем, будем знать только одно: что мы живем, дышим, думаем вместе, что мы соединены навсегда... Хочешь?

-- Ты этого хочешь, Елена, -- отвечал Инсаров, -- стало быть, и я этого хочу.

-- Я это знала, -- заметила с улыбкой Елена. -- Пойдем, пойдем.

Они вернулись к гондоле, сели и велели везти себя, не спеша, по Canal Grande.

Кто не видал Венеции в апреле, тому едва ли знакома вся несказанная прелесть этого волшебного города. Кротость и мягкость весны идут к Венеции, как яркое солнце лета к великолепной Генуе, как золото и пурпур осени к великому старцу -- Риму. Подобно весне, красота Венеции и трогает и возбуждает желания; она томит и дразнит неопытное сердце, как обещание близкого, не загадочного, но таинственного счастия. Все в ней светло, понятно, и все обвеяно дремотною дымкой какой-то влюбленной тишины: все в ней молчит, и все приветно; все в ней женственно, начиная с самого имени: недаром ей одной дано название Прекрасной. Громады дворцов, церквей стоят легки и чудесны, как стройный сон молодого бога; есть что-то сказочное, что-то пленительно странное в зелено-сером блеске и шелковистых отливах немой волны каналов, в бесшумном беге гондол, в отсутствии грубых городских звуков, грубого стука, треска и гама. "Венеция умирает, Венеция опустела", -- говорят вам ее жители; но, быть может, этой-то последней прелести, прелести увядания в самом расцвете и торжестве красоты, недоставало ей. Кто ее не видел, тот ее не знает: ни Каналетти, ни Гварди (не говоря уже о новейших живописцах) не в силах передать этой серебристой нежности воздуха, этой улетающей и близкой дали, этого дивного созвучия изящнейших очертаний и тающих красок. Отжившему, разбитому жизнию не для чего посещать Венецию: она будет ему горька, как память о несбывшихся мечтах первоначальных дней; но сладка будет она тому, в ком кипят еще силы, кто чувствует себя благополучным; пусть он принесет свое счастие под очарованные небеса, и как бы оно ни было лучезарно, она еще озолотит его неувядаемым сиянием.
          В этом отрывке из романа "Накануне" Тургенев знакомит нас с Венецией, волшебным городом,  который посетили Инсаров с Еленой по пути в Болгарию. Елена полна жизни, она расцвела, "в одних только губах, когда она не улыбалась, сказывалось едва заметною складкой присутствие тайной, постоянной заботы" о любимом человеке, ради которого она покинула семью, родную страну и была готова пойти за ним даже на войну. Но черты лица Инсарова "жестоко" изменились, поскольку он отдал много сил на подготовку восстания в Болгарии. Он не желал мириться со своей болезнью и был готов служить своей родине, стать ее освободителем: "кровь он мне расшевелил своим криком, своими усами, своим картузом, всей своей наружностью." Елена влюблена. Здоровье любимого человека для нее превыше всего. Чтобы отвлечь Инсарова от болезненных мыслей о политике и войне, она предлагает ему прогулку по Canal Grande...
          Вспоминая роман "Накануне", невозможно его себе представить без описания этого "меланхоличного" итальянского города. Венеция прекрасна. Как трепетно относится Тургенев к изящным очертаниям и тающим краскам этого таинственного города! Как он сумел прочувствовать кротость и мягкость Венеции! Все в ней открыто и понятно. Она пленяет, очаровывает, завораживает парящими громадами дворцов, плеском морской воды, отсутствием громких звуков. Но вместе с тем Венеция умирает. В ней торжествует увядающая красота. Именно она вдохновляет людей, подных сил и надежд, какими являются Инсаров с Еленой.
                                                                                                                           Лотонин Кирилл, Пантелеев Александр


































Комментариев нет:

Отправить комментарий